Наталья Лясковская

Наталья Лясковская, поэт. Живет в Москве.

прощай антоновка

в тринадцать под грудками пахло антоновкой
такой нежно вызревшей с кожицей тоненькой
в семнадцать до паморок детским питанием
заблагоухало
и в нежном смыкании
с младенцем пришло моё первое счастье
но кто-то решил мою жизнь обокрасти
о как я хотела чтоб много детей
о как я ждала благодатных вестей
но нет
млечный дух утекал не по волюшке
и вдруг в тридцать семь он вернулся
для Колюшки
и снова гордилась я грудью кормилицы
и славила счастье в узорах кириллицы
и благоухало всё тело Наташино
молочным улусом младечными кашами
но минули годы мои детоплодные
я стала пустая я стала негодная
припомнила лимфа невинность антоновки
старается дать аромат да не в тон-таки
знать что-то напутала в формуле крученой
химичить неважно обучена
вот чтоб заглушить эту муку нательную
душусь я под грудью
шанелькой поддельною

искупление разбойника

пришли к товарищу врачи и приказали помолчи
побереги больное горло кричи лишь если вкрай припёрло
такую вот имели наглость да фиг бы с ним но где диагноз
ангина ларингит всё мимо болит гортань необъяснимо
товарищ мой не курит даже а глотка словно в чёрной саже
на нёбе синь а в подъязычье как бы яйцо свертелось птичье
откуда что он не вопило из тех что блин судью на мыло
на митингах и не ищите хотя зовут представьте митей
не спикер не певец большого а просто вор из балашово
тихушник спец по бабкам в шалях и старикам что при медалях
которых он одним движеньем обносит в быстром приближенье
товарищ мой молчал неделю вокруг смеялись вкусно ели
в любви клялись и проклинали болтали пили цинандали
стихи читали лгали вволю и пели про коня и поле
а он в сияющем июне глотал в сторонке страх и слюни
прошёл и месяц и полгода настала мерзкая погода
а он всё квасится в больнице и всё никак не прояснится
какая хворь терзает тело измученное до предела
уже не спит он без морфина стероиды шарашат в спину
и вот однажды бедный парень в час ночи смутно прикемарил
и снится сон страдальцу мите что солнце плавает в зените
жить предстоит ему отныне в какой-то чёртовой пустыне
и он не человек а что-то навроде рва точнее грота
или гнезда размером с «бэху» ну вобщем хлопцу не до смеха
да и во рту всё так же гадко не исчезает яйцекладка
томится он от страшной боли хирургов молит режьте что ли
мол у него внутри таится дитя какой-то грозной птицы
а те вокруг рычат роятся но скальпелем махнуть боятся
поскольку инструмент опасный непросто зажимаем в ластах
вдруг над пустыней взвились смерчи и встал предвечной тьмой очерчен
кого назвать-то страшно к ночи а митя прям узрел воочью
поганый скачет в кольца вьётся и пышет адом и смеётся
ну как оно пошла ль наука тебе на пользу скокарь сука
являются ль старухи в ботах голодные в бреду в сухотах
и старики в беде бесслезной не жалко ль их тебе болезный
нет митя молча отвечает мой сон лишь боль и страх смущают
теперь вот ты припёрся с вяком поди-ка ты на корм собакам
нет от тебя урода толку орешь да ржёшь да морщишь холку
а я вот-вот подохну в муках не в силах выдавить ни звука
ни Бога не позвать ни маму пред тем как заровняют яму
и вдруг вот этот что не назван как выпустит клубок миазмов
хвать и вставляет в горло мите сверло где срез на победите
и как шахтёр в породу буром давай в нутро вгрызаться дуром
вздохнул всей грудью митя мати вскричал проснулся глядь в палате
сияет утро блик на тюле июль Господь сидит на стуле
а рядом матушка митяя ещё как будто тут но тая
он умирал четыре года крепка серовская порода
кругом обставясь образами всё плакал тихими слезами
да говорил с покойной мамой что вот сейчас пришла из храма
и чёрной истекая кровью
на стул пустой глядел с любовью