Владимир Ткаченко (род. 10 ноября 1972, г. Херсон) — поэт, российский рок-музыкант, автор песен. Один из основателей и постоянный участник группы «Ундервуд». По профессии врач анестезиолог-реаниматолог.
Максиму Кучеренко
Смотри, мой друг, какая благодать:
Дрожит гортань, как кошка в полнолунье,
Из сундучков заветных беглый тать
Крадёт глаголы. Нечем жечь. Июнья
Одышка. Тополиных связок клей,
И дождь в кармане окисляет мелочь.
И мы пешком с вокзала в мавзолей
Снять номерок. Портье белее мела.
Да и вообще… в гостиничном лесу
Накрыть поляну, кликнуть красных шапок,
Сварить компот из лягушачьих лапок
И так уснуть, не трогая джинсу.
Халдеи в номера приносят ртуть.
Пьёшь два глотка — и вид из окон ярок.
А тем, кто смог здесь вовремя уснуть, —
И свежий нимб. И молния в подарок.
Поплавок
Ничего. Ничего. Ни единая мысль, ни строка…
Всё хожу и хожу, примеряю костюм поплавка.
Ни червя, ни зерна, ни макухи на дальнем конце,
Лишь речная волна в женском роде и в третьем лице
Шевельнёт моих чувств пенопласт на холодном ветру.
Я заплата в воде, я в воде затыкаю дыру.
Был гусиным пером и остался гусиным пером.
То, что мною напишешь, то жидким руби топором.
Так болтаюсь над бездной — заметен, высок, невесом.
Как меня вхолостую мутит, знают солнце и сом.
Это мы на двоих с горизонтом поставили крест!
Отворяйте мне кровь и берите меня под арест,
Учащайте мой пульс и везите меня в Соловки —
В Белом море полезней оборванные поплавки…
Поплавки-оборванцы, голландцы летучие рек.
Ни туда, ни обратно. Чистилище, берег и снег.
Сезанн
Давайте помолчим на бирюзовом фоне,
Где персики лежат, как старцы на иконе,
А он стоит один, как липа в межсезонье.
Давайте помолчим. Замажем рот ладонью.
Он кожу рвёт на холст, и вздрагивают поры,
Пока мистралем кисть облизывает горы.
И улетает жизнь за журавлиным клином,
И подрастает сын, и станет Арлекином.
Внутри хамелеон, то грубый, то потешный.
То злая киноварь, то кобальт безутешный,
То пламенный кармин, то изумруд в железе,
То провансальских трав зелёный Веронезе.
Округлости вокруг и ни одной полоски,
И улетают дней этюды и наброски.
Палитра не поёт, мазок не прилипает.
На тысячном часу модели засыпают.
А этот всё идёт вслепую по сетчатке,
Купальщицы лежат, как белые перчатки.
И выпадает снег, как посох или грыжа,
И редкая морковь не покорит Парижа.
А этот всё идёт. Деревья и кувшины —
Лишь одному ему понятные вершины.
На тихой Ботрейи, где Моррисон с Бодлером,
Он проклятый поэт тарелки и фужера.
Мир не ловил его ни неводом, ни бреднем,
Поэтому пришёл он к финишу последним.
В могильном закутке триумф волнистых линий.
Сюда он нёс свой крест из тополей и пиний.
Давайте помолчим, пока течёт олифа,
И вспомним о судьбе лохматого Сизифа.
И сколько с той горы скатилось вниз полотен…
Теперь он выше гор и дух его бесплотен.
