Всеволод Емелин (род. 1959, Москва) — поэт. Автор более десяти поэтических книг – «Песни аутсайдера», 2002; «Роптания», 2005; «Спам», 2007; «Челобитные», 2009; «Болотные песни», 2012 и др. Победитель опроса «Главные книги 2009 года». Лауреат Григорьевской поэтической премии (2010 г.)
Католик
Налей, бармен, в один стакан сто грамм,
Да не забудь пол-долечки лимона,
Ты понимаешь звуки по губам
Сквозь громыханье русского шансона.
Сухое левантийское лицо,
Упрятанное оспинками в бачки,
На левой – обручальное кольцо,
Ты, видимо, католик, не иначе.
Я очень много водки закажу,
Я не хочу идти за дальний столик,
С тобою я у стойки посижу,
Я уважаю то, что ты католик.
Ах, эта водка слаще, чем вода,
Она одно лекарство и спасенье,
Когда со мной случается беда
И захожу я в ваше заведенье.
Могу я выпить водки океан,
Но все равно не заглушить мне боли.
Плесни бармен в стакан мне двести грамм,
Мне, в общем, наплевать, что ты католик.
Мерцает электрический кальян,
Кабак укрыт сиреневым туманом,
Но я пока еще не очень пьян,
Да и с чего бы быть мне очень пьяным?
Я в жизни видел всякое, бармен,
Я помню ССР и Перестройку,
Но не прощаю, если яд измен
Позорит мою женщину и койку.
У женщин очень узкий горизонт,
А у моей особенно заужен,
Нужны им только деньги и ремонт,
А я же лично никому не нужен.
Налей, бармен, в стакан мне триста грамм,
Не говори, что я, мол, алкоголик,
Спроси меня, откуда этот шрам,
Вообще, что понимаешь ты, католик?
Я разбиваю вдребезги стакан,
Ладони свои белые порезав,
И кровь струится из глубоких ран,
Как из стигматов у святой Терезы.
Памяти рюмочной «Второе дыхание»
Евг. Лесину.
До свиданья, мой друг, до свиданья,
Не печаль поседевших бровей.
Здесь стояло «Второе дыхание»,
За него по последней налей.
Задыхаюсь от острой сердечной,
Под лопатку стреляющей боли,
В Гнездниковском взамен чебуречной
Пироги заграничные «Штолле».
И на месте дешевой шашлычной,
Где сходился рабочий народ,
Инглишь паб, дорогой неприлично
Засверкал у Никитских ворот.
Там часами над чайником чая,
Исключительный делая вид,
На планшеты чего-то качая
Наша странная смена сидит.
Вся душа искорябана кошками,
Облысела моя голова.
Покрывается велодорожками
И дурацким вай фаем Москва.
Проявляется мир этот новый
В каждом встречном чернявом качке,
Наливается медленной злобой
Травматический ствол в бардачке.
Над столицею евразиатской
Неразборчивый шепот и крик,
Смесь английского с ленинабадским,
Мне не выучить этот язык.
Испитой, постаревший ребенок
В мире дьявольских метаморфоз,
Словно милый смешной жеребенок
Не догонит стальной паровоз.
Остается пойти и нажраться,
И я снова пойду и нажрусь,
Чтоб навек раствориться в пространстве,
Где когда-то была моя Русь.
Где не выдержав длящейся пытки
Беспросветной осенней порой,
Я укроюсь собянинской плиткой
Как шершавой шинельной полой.
Что сказать москвичам на прощанье
Погружаясь на склизкое дно?
Вот закрылось «Второе дыхание»
Ну а третьего нам не дано.
Памяти основного инстинкта
Я в двенадцать лет уже любил приложиться к бутылке,
Ходил в школьной форме и пионерском галстуке
И ужасно мечтал какой-нибудь педофилке
В преступные ручки попасться бы.
В советское время все лучшее было детям,
Вокруг суетились учительницы, воспитательницы, пионервожатые,
А я несчастный наблюдал за всем этим
И волновался, словно нива несжатая.
Нам организовывали пионерские сборы,
Водили на экскурсии и на лекции,
Били барабаны, гремели горны,
А я находился в состоянии непрерывной эрекции.
Они рассказывали про пионеров-героев,
Из-под юбок были видны коленки,
Взгляд заволакивало мутною пеленою,
Я готов был бросаться на стенки.
Тогда фактически не было порнографии
Ни в журналах глянцевых, ни в Интернете.
Но зато была учительница географии,
Входя в класс, она говорила: «Здравствуйте дети».
Я с трудом поднимал из-за парты свое тщедушное тело,
Было во мне 25 килограммов живого весу,
Если б она догадалась, что я с нею в фантазиях делал,
То проявила ко мне капельку интересу.
Передо мной маячили стриженные затылки,
У доски отвечал отличник Григорьев Дима…
Ах, кабы она оказалась чуть-чуть педофилкой,
Может, и жизнь моя не прошла бы мимо.
А вдруг она была педофилкой,
Только боялась тюремного срока,
А я погибал такой нежный и пылкий,
Как к нам судьба оказалась жестока.
Ох, вы русские женщины! Я не могу
Лучше этим вы занялись бы,
Чем коней останавливать на бегу
И входить в горящие избы.
Вот когда надо было заниматься сексом
Биться, так сказать, в конвульсиях пароксизма,
А не прощаться со своим бестолковым детством
И не бороться против южноафриканского расизма.
Сейчас я это делаю через силу,
А вокруг, согласно телесюжетам,
Бродят только подлые педофилы,
А педофилок по прежнему нету.
Из меня уже сыпется песок и опилки,
За либидо ушедшее мне обидно,
Мне теперь нужны бы геронтофилки,
Но их тоже что-то не видно.
В сексе я невостребован как 5-й зубец у вилки
И в либидосье у меня практически пусто
Скоро мной заинтересуются некрофилки,
Но боюсь, что я не смогу разделить их чувства.
