ШЕЛЕХОВ. Поэт. Родился в 1962 году.
Алексей Гедзевич, повелитель пластилиновых слонов и итерационных множеств Мальденброда, в детстве читал приключенческую литературу и ставил на кухне химические опыты, но… ему, не пьющему тогда еще, попались пьющие товарищи – и он начал писать стихи. О, это были гениальные стихи – стихи детства, потом были стихотворения, потом – стишки. Живет в Гонконге. И иногда в Шелехове. Металлург.
Буги-Вуду
1.
Подполковник играет в прятки
Со своей молодой женой.
Он прокаченный мачо сладкий
И совсем не пожилой.
Он ныряет за ней в море
И возносится в небеса.
Ее амфоры мониторя
И журавлиные глаза.
Ну а на досуге – он танцует буги!
В шлеме и кольчуге – он танцует буги!
Пиндостан в испуге – He is dancing boogie!
Он такой упругий!
Подполковник собрал свой подполк
И сказал им – «Пойдем домой.
Заколосилась нефть, газ расцвел.
И некому качать удой.
И некому стричь баранов.
И некому резать кур.
Коньяк и вискарь из крана
Попусту текут»
Ну а на досуге – танцевать буги!
Детям и супругам – танцевать буги!
В золототых лачугах – танцевать буги!
За свои заслуги!
Подполковник – колдун Вуду
И беременеть не раз
От его голоса будут
Вводимые им в транс
Патриоты и патриотки,
Звери, птицы, закат, восход,
Утонувшие подводные лодки
И Уралвагонзавод.
Ну а на досуге – они танцуют буги!
Потные в натуге – они танцуют буги!
В Ялте и Алупке – они танцуют буги!
Русский танец Вуду!
Что, зассали, нацонал-предатели?!
Офисные хомячки.
Не нужны грустные читатели –
Нужны нечитающие весельчаки.
Их высокоблагородие и есть – Родина!
Ну, а если не понятно кому –
Жизнерадостные верноподданные
Гениталии враз прижмут.
Так что, на досуге – танцевать буги!
В автозаке, суки – танцевать буги!
Госдеповские слуги – танцевать буги!
По печеньке в руки!
А я работаю на трех работах
И я ни капельки не устал.
В войлочных модных ботах
Я хожу в тренажерный зал.
Ночью телевизор и пиво –
НТВ и Первый канал.
Там всем либерастам терпилам
Вставляют фитиль в анал.
Ну а на досуге – я станцую буги!
Рев по всей округе – я танцую буги!
Шевелись подруга – я танцую буги!
У меня упругий!
2.Эпиграф
«- А что за свинья летит над электростанцией, папенька?
– Это наш президент Владимир Владимирович Путин, душенька.»
Н.А.Некрасов.
Animals
Чувак! – все проблемы решает мощный пинок по бас-барабану!
Начни заново – врежь толстому в задний бампер!
И время для тебя не имеет значения –
Потому что у тебя нет возраста.
Просто – в этой сучей обрыдлости, помойности, стервозности
Ты заново воспроизводишься!
Бери свою гребанную гитару – мы начинаем пересекать вселенную.
За последним фонарем, в развалинах пригородов
Жрут паленую водку угрюмые выродки.
За последним фонарем в темноте бесятся
Наркоманы угрюмые под песенки Лепса.
За последним фонарем недетские жмурки –
Жмуриков закапывают угрюмые урки.
И вот сейчас-то они все от восторга обписаются –
Ты прочитаешь им реминисценции, аллюзии и ретроспекции Рембо и Китса!
Ага.
Чувак, в этом и есть корпускулярно-волновой, сука, дуализм –
Никто не будет этого читать.
Никогда!
За последним фонарем угрюмый гомосексуалист
Взасос любит Путина. Да чё там!
Начни заново! – портвейн и секс.
Пока свиньи все так же правят овцами
За последним фонарем найди свой кастет,
Его ноту – ля…
Его ноту – бля…
Оркестрируют чоткие поцаки.
Вышвырнутые в форточку коты –
Музыка хрустальных сфер над этим пространством последнего фонаря,
Где свиньи давятся мощами святых,
Обгладывая и фундамент монастыря.
Чувак! Твой угрюмый брат сосет пивас.
Сосет!
Сосет деструктурированное дерьмо.
Синергия.
Только итерационные множества Мальденброда и качественный гитарный расколбас
Не дадут ему упасть на дно.
И поэтому наша джаз-банда должна устроить в этой богадельне протяжку по басам,
Всем движущимся в крематорий любви аккомпанируя.
Ведь если на будущее насрать,
Эта музыка будет править миром!
And I think to myself... what a wonderful world
Yes I think to myself... what a wonderful world...
3.
Время колокольчиков.
Ну чё, пацанчики,
Время колокольчиков.
Звякнуло в подвальчиках –
Забздели Колокольцевы!
Эй, мама, выключи свой телевизор –
Колокола гремят.
Остопиздело!
Колокола гремят.
Михалковы-Бондарчуки беса гонют, гнусавые осанну гундосят.
А мы откосим.
Колокола гремят.
Толстожопые историки слюною брызгают, Сталина вылизывая, хоругви носят.
А мы откосим.
Колокола гремят.
Плешивый, слышь мама, тебе к пенсии сотенку подбросит – голосовать за себя просит.
А мы откосим.
Колокола звенят.
Кавказ Россию изнасиловал – говорит, что любит. Вся в засосах.
А мы откосим.
Откосим?!
Мама щи варит в тесной кухонке.
Паша, Рома, где вы, мальчики?
Мальчики играют в свои куколки –
Примеряют свинчатки к пальчикам.
Мальчики – давно уже реальные пацанчики.
Один за коней, другой за хрюшек.
Глыкают мутное из стаканчиков,
Мамочку не слушают.
И звенят всю ночь их колокольчики
По спальным райончикам.
А с рассвета набатом
Налитые нефтью колокола начинает раскачивать Главный.
С самого рассвета
В их гетто
Раскатами, круша и расплющивая, ломится звон великодержавный!
Мегатоннами, миллиардами, триллионами никелированный
От Владивостока до Калининграда, по стране волоком
Выворачивающий землю КОЛОКОЛ.
Всю ее парную, сытную ковшом вычерпывая,
Жрет, благовестами поперчивая.
А звонарь выглядывает зорко
Из-за шторки.
Как из норки.
Это радио.
Провода.
Миллиарды страниц.
Бесконечная масса балласта.
Мгновенья баланса.
В черно-белом меню, где один поедает другого.
Кто вы, толпы жующих себя? –
Бесконечная масса балласта.
Мгновенья баланса.
Паша, Рома, окурки в подъезде, зассанный лифт – кто вы?
Клоны?!
Клоуны?! –
Бесконечная масса балласта.
Мгновенья баланса.
Вот и все!
И только липкий сироп на подошвах.
И кошки крадутся худые в мясную уютность крысиной норы.
Но еще похрюкивают в сотни рыл
Раскормленные у корыт.
И Главнюк крошит им пончики.
Ротенбергам, Дерипаскам, Рамзанам, Хасанам, Япончикам.
Только время их кончилось.
Вот-вот кончится.
Наступает время колокольчиков.
4.
Перекресток
В сумерки из подъездов моего душного города
Выползают черными змеями души гопников.
В сумерки бутылки выбрасываются высосанные
Из форточек человечками телевизорными.
В сумерки трупики скрипок летят над крышами -
Ультразвуком свистят струн летучие мыши.
Ночь обгладывает города рыбью голову
И урчит, ощерившись с вибратором в горле.
Все фарватеры ночи утыканы минами
И плывут по ним путники пластилиновые.
И в мазуте этом еле шевелятся
Звезд тельца.
Я нырнул. Выволакиваю ноги из водорослей,
Как лягушка Гальвани в электропроводности.
Как колеблется, вьется канатоходец непрочно,
Я иду за кефиром полуночным.
Огибая открытые люки, блевотину, экскременты, инварианты,
Конвоирую тело до магазина ночного «ЯНТА».
И кружит гопота, все в окурках и присвисте волчьем,
Сыкотно мальчику среди сволочи.
Ты подъедешь, пугая своим «фа-фа» и Моцартом пьяное быдло,
Матриархом первобытным.
Сквозь флер пива, портвейна и водки
Улыбнешься моей танцующей лунной походке.
Baby, you can drive your car
And may be – I love you!
Baby, oh baby, oh baby, oh baby,
You can drive death car
And may be – I’ll kill you.
Гони свою труповозку!
Сегодня вечером я пью только кефир Бога!
Включай мой dick на top gear и пусть звучат мандолины…
Это джаз.
Весь этот джаз! Только джаз, остальное – дорога
На перекресток, где раздавленной кошкой орет упоротое пианино.
Это дьявол бесконечно растягивает меха горящего аккордеона,
Негр моей пустыни – «Возьми мою взалкавшую душу! »
LeBron James,
Kobe Bryant,
Kevin Durant,
Лоснящиеся, здоровенные гондоны,
Это я – Лёшечка. Кто из вас готов меня скушать?
Nevermind.
С теплых дробовиков в пасть выстрел.
Поплачь обо мне в своем barby world-е, моя barby girl Кортни.
Я лишусь тела.
Быстро.
Но душа обретет джаз.
Оборотень.
Happiness – is a warm gun, Courtney.
Tell me, why?
Tell me, why?
Tell me, why?
Why do you cry, Алёша?
Музыка лижет лицо плачущего катафалка.
Light my fire! Натяни огонь на соленую кожу.
Come on baby, уже никого не жалко.
Души в розницу!
Мефистофели сворой в прожекторах и охотничьем визге!
Узкие морды псов в норы пустых бутылок.
Мы продаем объедки своей жизни?! -
Come on baby, уже ничего не стыдно!
А дома своя собака жарит котлеты в пустой квартире и ссыт на драные обои,
Она, сука, падла, блядь! беременна опять и гениталии лижет…
Show must go on! – Джаз продолжается,
Джаз маструбирует,
Джаз стонет,
Джаз воет.
Джаз ВСЕ спишет!
5.
Алабама сонг.
И тут Андрюха, ну который был за рулем,
Как заорет – «Ну все, бля! – пиздец!
И мы полетели. Под пьяный рев –
«Банзай! Выгружаемся здесь! »
У последнего бара.
У последнего бара потом нашли его голову.
С бутылкой вискаря вбитой в горло.
У последнего бара.
У последнего бара нашли валеркину ногу.
Он сам еще отползал понемногу.
У последнего бара.
У последнего бара Мишаня запихивал в живот кишки.
И стекленел, откидываясь баюшки.
А я все летел!
Меня не осталось там, в дизельной мясорубке –
Накоси-выкуси! – я парниша не такой хрупкий.
Я цельным куском ввинчивался в ночное небо.
И все мне казалось, что меня с ними не было.
А они летели рядом и думали про меня –
Как это он так ловко туловище поменял.
Ведь вон же – фарш, с металлолома соскоб,
А смотри-ка, летит рядом цельным куском.
А внизу выворачивали желудки
Охуевшие гаишники и проститутки.
Лунной ночью над Алабамой парили,
Где-то меж Тулуном и Тайшетом,
Четверо бессмертных в алкогольной анестезии,
Бывшие сволочью, ставшие – шелестом.
Джим, скажи им – где следующий бар.
Покажи им плоть, музыку, напитки – где их ждут.
Эти черви еще не слышали голоса Кинг Лизард,
Не постигли техники эвтаназии душ.
И есть ли отчаянье в этом песке,
Что ветром рассеяло над пустотой?
Ведь что-то же репетировал оркестр,
Пока ему не приказали – «СТОП»?!
И шелест, змеящийся в небесах,
И шелест, в камнях прячущийся –
Скользящий над всеми – Кинг Лизард,
Обвившая землю Ящерица.
Джим, скажи им – где следующий бар.
Они полетят на восток, к дому восходящего солнца.
Их примет на борт твой хрустальный корабль
Когда музыка закончится.
Когда закончится музыка
Погаснет все это гребанное электричество и будут петь только ночные бабочки
И всем выкрученным, пережеванным и измученным
Воздастся по теплой бабище.
Джим, скажи им – где следующий бар.
Утопи этих животных в спирте, всех животных! – с телами и без.
Чтобы самый последний, невиданный экземпряр
И тот уноваживал твой Пер-Лашез.
Джим, скажи им – где следующий бар.
Джим, скажи им.
…И только Дюрер, в своем Нижнеудинске голову в пространство вперив,
Видел эти четыре, парившие в ночи, тушки.
И все чертил, все ломал иглы и перья,
Подрисовывая коней и мечи их душам.
